Глава XII. Нищий царедворец

Ночная свежесть приятно ласкала разгоряченное тело. Набегавшая узкая тропа едва угадывалась в свете трепещущего на ветру факела. Ровное, глубокое дыхание насыщало жизненной силой. Атлет испытывал наслаждение. Его пронизывали восторг и упоение, волнами накатывала эйфория.

Кто бы ни был его неизвестный папаша, одно хорошее от него Фаону все же досталось — роскошные волосы. Не черные, как у Мекона, и не светлые, как у некоторых из его соотечественников, а пепельно-каштановые. Не вьющиеся, как какое-нибудь руно, а прямые, как конская грива. Не жесткие, как пересушенное сено, а мягкие, как трепещущий на ветру ковыль. Сверстники в детстве дразнили «Чалым». Прозвище прицепилось. Сейчас-то уже он ничего плохого в нем не видел, а раньше из-за казавшейся обидной клички, бывало и не раз, что ввязывался в драку.

Во время рукопашной длинные волосы мешали. Противники так и норовили схватиться за них, а это — больно. Поначалу приходилось терпеть, а потом он нашел выход. По примеру профессиональных борцов, которые перед боем натирали себя маслом, Фаон стал наносить масло и на волосы. Эффект был двойным. Во-первых, локоны теперь скользили между пальцами. Во-вторых, смазанные они переливались на солнце и блестели, как расплавленный свинец, а ночью при искусственном освещении — таком, как, например, сейчас — приобретали медно-бронзовый оттенок.

Одного только опасался Фаон: как бы не подпалить развевающуюся на ветру шевелюру. Факел следовало держать повыше.

В том, что прибежит первым, сомнений уже не было. На небольшом подъеме он обернулся: ближайший преследователь отстал шагов на пятьсот, а за ним еще шагах в двухстах мерцала плотная цепочка огней.

Эти ежегодные состязания учредил когда-то на заре человечества сам Прометей, и победителю вручали лавровый венок. А еще здесь, в Вавилоне, где царили более свободные нравы, чем в греческих колониях и метрополиях, на празднике позволено было присутствовать женщинам. Она, — мечтал Фаон, — посмотрит на триумфатора совсем по-другому. Не вскользь, как обычно, не сквозь него, а прямо в глаза. Увидит, каков он на самом деле и улыбнется. Не дежурной своей улыбкой, предназначенной для рыночных барыг, а искренне, так как только она умеет.

Толпа у алтаря Афины приветствовала его радостными воплями. Агния стояла на склоне холма среди других женщин и тоже что-то кричала. Даже если бы произошло невероятное, и Фаон смог отвести взгляд от дорогого ему лица, то все равно он вряд ли бы разглядел в толпе греков пару мужчин, которым было не место на этом торжестве.

— Макута, ты орешь громче всех. Хватит уже, — произнес один из них.

— Вы не поверите, мой господин, но это помогает забыть о холоде, — слуга Ферзана поежился. — Нелепые синие гимантии, что мы напялили, ничуть не согревают. Как только греки таскают эти куски ткани, прикрывающие тело сверху, но оставляющие путь для потоков ледяного ветра снизу! Я постоянно думаю о том моменте, когда смогу снять с себя эту женскую одежду и вновь надеть комфортные и главное теплые шаровары.

— Как много людей! Я и не предполагал, что в Вавилоне живет столько выходцев из Эллады.

— Я узнавал, на этот праздник они съезжаются со всей сатрапии, — пояснил Макута, — их здесь сейчас никак не меньше десяти тысяч.

— А ты предлагал поступить со всеми ними, как с преступниками, — напомнил Ферзан.

— И до сих пор уверен, что моя идея заслуживает большего внимания, чем вы уделили ей. Разбить провинцию на части, а город на квадраты. Взять от каждого района по паре заложников и пытать до тех пор, пока не признаются, или община сама не выдаст заговорщиков. Тут важно не отступать и повторять всю процедуру до тех пор, пока результат не будет достигнут. Если мы делали так в Бактрии с кочевниками, то почему нельзя поступить также и с греками?

— Греки служат Дарию. И они не просто подданные империи, они еще и хорошие воины. Посмотри, сколько их здесь, и у тебя еще хватает глупости вновь отстаивать свою идею?

— Боюсь, мой господин, что в решающий момент они побегут, не хуже вон того резвого малого с лавровым венком на напомаженном парике. Все-таки странный это народ — устраивать состязание в такой дисциплине: выяснять, кто шустрее, случись чего, скроется от неприятеля. Зачем мы пришли сюда?

— Люди, которых мы ищем, наверняка здесь. Я пытаюсь проникнуться их духом, понять их характер, мысли и тайные желания. Я ведь совсем не знаю эллинов.

— Они такие же, как и все. Боятся смерти и любят деньги. Я их презираю, мой господин, не меньше, чем другие народы.

Фаон жадно ловил обрушившиеся на него потоки обожания, купался в перезвоне славословий, покачивался на волнах надежды. Агния бросилась к нему и обняла. Юношу наполнило блаженство. Как же она была прекрасна в этом своем желтом коротком наряде. И что значил этот внезапный порыв? Всего лишь радость за победившего друга или нечто большее? К алтарю подбегали все новые участники. Среди них был и Мекон. Но на него Агния даже не посмотрела.

Элай наблюдал за происходящим со стороны. Его переполняла гордость за соотечественников, которые вдалеке от родины чтут свои традиции и своих богов. Леон так и не пришел.

Победителю забега налили полный канфар [37] вина. Запели гимн.

— Вон там, — произнес Ферзан, — чуть левее победителя — грек среднего роста с довольной рожей — похож на того, кого мы ищем.

— Я подберусь поближе, мой господин.

— И что ты сделаешь, арестуешь его? Надо проследить за мерзавцем. Только аккуратно. Может это и не он. За мной. И сотри с лица это кислое выражение. Радуйся. Мы же эллины.

Ферзан и Макута стали пробираться сквозь веселящуюся толпу. У алтаря Афины было не протолкнуться. Когда они с трудом протиснулись к торжествующему победителю, Элая там уже не было.

— Упустили, — с досадой прошептал слуга.

— Может и не он это был. Описание уж больно расплывчатое. Уходим отсюда.

— Да, да, — горячо поддержал хозяина Макута, — и как можно скорее, а то от этих завываний у меня уже звенит в ушах, а от холода скоро начнет звенеть между ног.

Во дворец чиновнику и его телохранителю удалось попасть не сразу. Едва на площади появились два человека в традиционных греческих одеждах, к ним бросились сразу с нескольких сторон. Обоих скрутили и поволокли через окружавший величественное строение ров. Разбуженный начальник ночной стражи отказывался верить, что перед ним — знатный персидский вельможа и его слуга. Лишь спустя полчаса неприятную ситуацию удалось разрешить. Стражники падали ниц и просили пощады, но формально они были правы: дворец — резиденция самого сатрапа — оплот персидской власти. Он охранялся тщательнее, чем любое другое здание в городе.

Ворвавшись в свои покои, Ферзан, как был, не переодеваясь, рухнул на подушки. Схватил со столика поступившие за время его отсутствия бумаги.

В центре обширного зала ярко пылал огонь. Макута ходил вокруг огромной чаши кругами и поворачивал к пламени то один промерзший бок, то другой. Свет священного очага плясал на раскрашенных в синие и зеленые тона стенах. По ним метались тени от ваз, скульптур, мебели и самого слуги. Ферзан занял едва ли не лучшие покои, чем те, в которых размещался сам сатрап.

— Прекрати мельтешить, — махнул рукой царский посланник, — мешаешь думать.

Он разглядывал свиток, доставленный гонцом во время их отсутствия.

— Важные новости? — поинтересовался слуга.

— Дарий едет в Вавилон. Он в двух переходах от города.

— Зачем?

— Я что, по-твоему, читаю мысли этого плешивого осла? Я ждал его деньги, а не его самого. Наверное, желает проинспектировать войска, — предположил гирканец [38] , — посмотреть на свое новое чудо-оружие. Не зря ведь я ему так красочно расписал слонов в последнем докладе.