— Не смотри на него, не смотри, — прошептал крестьянин, — он уже свое отмучился.

За воротами мужчина снял с себя хитон и, накрыв грубой тканью ее плечи, указал дорогу.

— Вот туда беги, в обход. И ты с ней, — обратился он к Шани, — к своим не ходи. Сейчас они храм разграбят, деньги, что найдут, поделят и в Миср двинутся. А вы лучше через поле и к мосту. А по нему уже в город. Поняли меня?

Агния затрясла головой, а крестьянин легонько хлопнул ее по спине своей широченной ладонью.

Когда девушки добралась до края поля, гречанка обернулась. Их спаситель вдумчиво, не торопясь, отдирал от ворот блестевшие на солнце медные вставки. Над самим храмом поднимались клубы черного дыма.

Глава XLIX. Последняя песня Сен-Мурха

Эгиби мурлыкал себе под нос мелодию старинной шуточной песенки, которую он слышал давным-давно, в детстве, когда курчавым мальчуганом ловил вьюнов в речной заводи.

Старшие не любили эту вытянутую, походившую на змею рыбку, так как верили, что она питается одной только икрой своих сородичей. Поймать юркую вертихвостку было не сложно. Достаточно аккуратно брести босиком по воде вслед за ней до тех пор, пока рыбешка не заподозрит неладное и не зароется в песок — туда, где другие обитатели ручья ее не достанут. Прекрасный способ спасения. Правда, действенный лишь до тех пор, пока не найдется кто-то намного более могущественный, чем все вокруг. Он-то и вытащит тебя вместе с мокрым песочным комочком не только из твоего дома, но даже и из среды, где ты привык жить. Хлопай тогда жабрами, маши плавниками.

Зажатый в кулачке вьюн разбрасывал мокрые песчинки, извивался и пищал. Юный Офир не понимал поведения рыбы. Попытки вырваться, бороться — это одно. Случалось, правда, редко, что скользкое тельце и выпрыгивало из разжимаемой ладошки. Но писк! Зачем он? Попытка вызвать сострадание? В зверином-то мире! Почти всегда судьба добычи была одинаковой. Офир насаживал ее на прутик, жарил на углях и съедал.

Сколько раз потом, уже став взрослым, он слышал мольбы о пощаде от людишек: заемщиков, оказавшихся на грани разорения; конкурентов по бизнесу, решивших бросить ему вызов; бандитов, не рассчитавших свои силы; представителей власти, самонадеянно полагавших, что Офир Эгиби станет плясать под их дудку. Заканчивалось все всегда одинаково. Просители смешно хлопали ртом, моля о пощаде, но слышал Эгиби в это время лишь рыбье пищание. Раз и навсегда банкир решил, что когда придет его час, он поведет себя иначе. Теперь этот час наступал.

В утренней тишине по только что положенному через реку настилу застучали копыта. Когда закончились центральные деревянные пролеты, разбираемые на ночь, и кавалькада вылетела на каменную часть моста, глухие гулкие удары сменились звонкой дробью железа, бьющего о булыжники.

Банкир взял со стола пузатенький кувшинчик и вышел во двор. В глубине сада было заранее приготовлено ложе. Рядом с ним стояли три клетки с почтовыми голубями, привезенными из далекой Газы. Их черные грудки яркими пятнами выделялись на фоне белого оперения.

Эгиби лег, посмотрел в небо, вдохнул сладкий, наполненный ароматом цветущих роз воздух и в несколько глотков осушил содержимое сосуда.

В ворота громком заколотили, и тут же вбежал напуганный слуга.

— Не открывать, — твердо произнес глава торгового дома, — когда войдут, не сопротивляться. Оружие сложить. Это приказ. Голубей сюда.

Прислужник тут же подал одну за другой три клетки. Эгиби аккуратно взял в руки первую птицу и осмотрел ее. К лапке едва заметным колечком меди был прикреплен скрученный кусочек тончайшего пергамента. Такие же кольца были и у оставшихся двух голубей. Внутри — один и тот же текст, написанный банкиром незадолго до рассвета.

— Эгиби, открывай, или я прикажу ломать дверь, — закричали снаружи.

Банкир узнал голос Ферзана. Нетерпеливый стук возобновился.

— Пара минут, — громко, так чтобы его могли услышать на улице, произнес банкир, — мне надо одеться.

— Плевать на этикет. Открывай не медля! У меня приказ.

— Пусть все уходят в дом, — обратился старик к слуге, — никто из домашних не должен оказаться у них на пути, иначе их ярость обрушится на вас.

Кончики пальцев на ногах уже похолодели. Начали неметь ступни. Эгиби взмахнул рукой и подбросил голубя вверх. Оказавшаяся на свободе птица расправила крылья и взмыла ввысь. Вслед за первой туда же отправились и две другие.

Банкир смог своими слабыми от возраста глазами разглядеть, как голуби в лучах всходящего солнца сделали вираж над поместьем, и, как и положено, рванули куда-то в сторону противоположную от светила. Уже сегодня к вечеру, самое позднее завтра к обеду долетят они до родной голубятни, пристроенной к дому с лестницей, спускающейся прямо к берегу Средиземного моря. Сын получит письмо, а вместе с ним и инструкцию, как найти, когда все уляжется, надежно спрятанные семейные сокровища. Он толковый мальчик и, когда подрастет, сможет все восстановить. Слава о древнейшем торговом доме Эгиби вновь будет греметь по всей империи, независимо от того, кому из двух царей — Александру или Дарию — удастся победить в войне.

Жаль только что его задумка с двумя попугаями, не сработает. А как было бы полезно для дела подарить македонцу самца, который умеет выкрикивать «Да здравствует великий Александр — победитель проклятого Дария». Первому из персов, выиграй войну он, естественно, полагалось получить в дар самочку, которая умеет произносить «Да здравствует великий Дарий — победитель проклятого Александра». Эгиби терпеливо учил птиц, и обе уже отлично произносили нужный текст. Теперь, получается, что зря.

Онемение поднялось до колен. Ладони перестали что-либо чувствовать. Где-то за рекой ударили в набат.

— В городе пожар. Горит сразу в пяти местах, — сообщил вернувшийся слуга.

— Ты тоже уходи, — слабеющим голосом, но уже без нажима сказал Эгиби.

Все было рассчитано правильно. Почтовым голубям ничто теперь не помешает. Ночью все сокольничие, свезенные по приказу Ферзана в Вавилон со всех концов империи, покинули свои посты на стенах и башнях. Террор, устроенный беспощадным царским посланником по отношению к пернатым, наконец-то прекращен. А после его отъезда, наверняка, с облегчением вздохнут и жители великого города.

Входная дверь с треском распахнулась. Ворвалась вооруженная охрана Ферзана. Затем вошел он сам.

— Мы уезжаем, Офир, — громко заговорил он еще издалека, завидев прилегшего Эгиби, — и я не мог не заехать. Знаешь, у нас в народе говорят — «кто щедр, тому не нужно быть храбрым». Ты у нас, как мы выяснили, не из робких.

— Ты, всадник, надеюсь, оформил как-то вторжение в мой дом?

— Конечно, старый скряга. Ты арестован. У меня есть приказ. Тебя обвиняют в финансировании деятельности шпионов Александра здесь, в Вавилоне, а также в других городах. Элай из Тарса — тебе ведь знакомо этого имя? Он тоже арестован, и скоро вы предстанете друг перед другом. Обыщите тут все. Ценности во двор.

Последние слова командира бессмертных были обращены к подчиненным. Те бросились выполнять сказанное. Лишь Макута ни на шаг не отступил от хозяина. Телохранитель по-прежнему был одет в гражданскую одежду, но за спиной у него был плетеный щит, на поясе меч, а в руках копье.

— Ты посмел перечить мне, старый лис, — произнес Ферзан, когда они остались втроем, — мог ведь откупиться, но не стал. Посмотрим, во сколько ты оценишь свою жизнь. Что-то подсказывает мне, что тебе теперь придется потратить все твое состояние. Иначе не спастись.

— Я действительно выплачивал деньги человеку, которого ты упомянул. Но в этом не было ничего противозаконного. Значит, повод для того, чтобы вломиться в мой дом, ты выбрал первый из попавшихся. Ты творишь произвол, впрочем, тебе к этому не привыкать.